— И когда вы собираетесь осесть на берегу, сэр Артур? — неожиданно перебил его Тирц.
— Ну, — оживился купец. — Лет двадцать еще, я думаю, попутешествовать придется, пока капитал собьем. А потом…
— Двадцать, — кивнул русский, — что же, это вполне достаточный срок.
— Ты согласен? — несколько даже удивился Вильсон легкости победы.
— Двадцать лет… — задумчиво повторил наемник. — Лет десять понадобится, чтобы разорить. Года два-три на завоевание. Еще лет пять на подавление сопротивления и исламизацию страны. Ну, еще пару лет накинем для подстраховки… Пожалуй, что так. Так вот, сэр Артур. Думаю, лет через двадцать вы узнаете, что такой страны, как Россия, больше не существует, что русский язык, который вы так старательно учили, нужен людям не более, чем древняя латынь, а вместо Москвы на картах появится какая-нибудь Нью-Анкара. И это будет означать, что я закончил свою работу и готов приехать в Блэкпул отдохнуть. Договорились?
— Но почему, — первый раз за все время не выдержал англичанин, — почему ты думаешь, что тебе удастся справиться с Московией? Что у тебя есть, кроме старой кирасы и одного меча?!
— Вы все еще не понимаете самого главного, сэр Артур, — впервые за год широко и дружелюбно улыбнулся русский. — Самое главное — это не порох и железо. Самое главное у человека находится здесь, — он выразительно постучал пальцем себе по виску. — А здесь у меня лишних четыреста пятьдесят лет.
Вильсону повезло — ветер дул с моря, поэтому в узкую и длинную бухту Чембало неф смог войти сам, без весельного буксира. А значит, в кармане купца сохранилась еще пара золотых монет. Оставив на мачтах по одному нижнему прямому парусу, судно неспешно проскользило под темными пушечными стволами охраняющей вход в бухту крепости и бросило якорь вблизи вытянувшихся от берега причалов. Теперь предстояло встретиться с начальником порта, получить разрешение на стоянку и разгрузку, на торговлю в городе. Никаких трудностей с этим англичанин не ожидал. Среди купцов хорошие вести распространяются быстро, и Вильсон знал, что несколько лет назад султан казнил за взяточничество тридцать тысяч своих беков, и теперь османские чиновники честны и исполнительны как никогда. При подобных сообщениях из дальних стран купцы начинали громко сожалеть, что Сулейман Великолепный еще не успел прибрать под свою руку всю Европу с ее дикими нравами. Тем более, что османы, как всем известно, отличались крайней терпимостью к покоренным народам, не требуя принимать свою веру, изменять обычаям и укладу жизни и даже оставляя на местах прежних правителей — если те, разумеется, искренне присягали Великой Порте.
К корме судна подтянули привязанную на длинной веревке шлюпку, в нее спустились четверо моряков и сам купец, опустили на воду весла. Десяток гребков — и они оказались у подножия многоярусного, ступенька за ступенькой взбирающегося на крутой склон города.
— Водички свежей не желаете? — немедленно направился к ним бродивший у причалов старикашка в свободной рубахе и коричневых шароварах, с бурдюком на спине. — Холодная, ключевая.
Вильсон услышал, как зарычал на спиной Магистр и предупреждающе вскинул руку:
— Подожди, не ругайся, — а затем почти ласково обратился к торговцу водой: — Откуда, говоришь, водица?
— Родник под горой бьет, — неопределенно махнул рукой в сторону старик. — Оттуда и ношу, как же иначе?
— Далеко?
— Далече, — тяжко вздохнул старик. — Водицу испивать станете, али как?
— Ты сам откуда… родился?
— Из-под Калуги мы. Почитай, уж годков двадцать, как татары угнали. — Интерес, проявленный иноземцами к его скромной персоне, заставил забыть водоноса о своей корысти. — Поначалу при саде у Массима-бея трудился, а как слаб стал, хозяин водой торговать отпустил. Монету серебряную в день приношу, а остальное мое. И кормит по-прежнему, и за жилье платы не требует, дай ему Бог здоровья… — Старик перекрестился, слегка поклонившись невидимому Господу.
— Язык рабов! — презрительно фыркнул за спиной русский.
Рабов не рабов — но русскую речь понимали и в Польше, и в Литве, и в Ливонии, и в Крымском ханстве. Понимали смысл разговора в Швеции и Дании. Если Вильсон собирался наращивать капитал, торгуя с богатой Московией, — то обходиться в восточных землях без толмача было для него едва ли не важнее покупки хорошего судна. И сейчас англичанин откровенно наслаждался, общаясь с русским рабом запросто, без чьей-либо помощи.
— А домой вернуться не хочешь? Стар ведь совсем, хозяин может и отпустить.
— Кто меня там помнит, мурза, — отмахнулся водонос. — Столько лет прошло. Кто кормить станет старика, кому нужен такой хомут на шею? Не, здесь я уже привык, прижился. Угол есть, харч дают. Водичкой, вот, приторговываю.
— Ты налей мне водицы-то, налей, — полез в карман камзола англичанин и нащупал там медную монету. — Где начальник порта сидит, не знаешь?
— Как же не знать. — Водонос торопливо развязал бурдюк и наполнил большую медную кружку. — До конца этой улицы дойдете, там мазанка белая стоит, с большим крыльцом. Рядом два янычара постоянно сидят, не ошибетесь.
— Хорошо, ступай.
Холодную родниковую воду, показавшуюся особенно свежей после затухшей в бочках корабельной, купец все-таки выпил, отдал рабу пару медных монет, не посмотрев на их достоинство и происхождение, и решительным шагом направился в сторону мазанки, угол которой виднелся из-за сложенной перед причалом груды мешков.